Неточные совпадения
— Яков Самгин один из тех матросов
корабля русской истории, которые наполняют паруса его своей энергией, дабы ускорить ход
корабля к берегам свободы и правды.
Не величавый образ Колумба и Васко де Гама гадательно смотрит с палубы вдаль, в неизвестное будущее: английский лоцман, в синей куртке, в кожаных панталонах, с красным лицом, да
русский штурман, с знаком отличия беспорочной службы, указывают пальцем путь
кораблю и безошибочно назначают день и час его прибытия.
Во время крымской кампании несколько английских судов преследовали
русский военный
корабль.
Не прошло трех месяцев, как уж он получил место при
русской миссии в Лондоне и с первым отходившим английским
кораблем (пароходов тогда еще в помине не было) уплыл за море.
Летом стали говорить, что по
русским морям плавает
русский же
корабль и стреляет из пушек по городам, — Тихон сказал...
Точит
русскую казну,
Красит кровью Черно морюшко,
Корабли валит ко дну.
Это был
корабль — первые
русские моряки.
Англичанин понял, в чем дело. Он немедленно приказал готовить роскошный обед и послал к
русскому адмиралу, своему соотечественнику и другу, Грейгу и к адмиральше, жене его, приглашение к обеду. Ординарец отправился к адмиралу с письмом Орлова. Немедленно после того
русская эскадра, состоявшая из пяти линейных
кораблей и одного фрегата, стала готовиться к смотру.
Когда собрались в путь и
корабль был уже готов к отплытию, князь Радзивил поручил мне проводить на него «иностранную даму», сказав, что это
русская «великая княжна», рожденная покойною императрицей Елизаветою Петровною от тайного, но законного брака.
Еще до Пизы не успела достигнуть весть об арестовании принцессы, как ее служители, за исключением только троих, с
русскими деньгами в карманах, оставили палаццо, занимаемое графиней Селинской, а бумаги и вещи ее отправлены в Ливорно и перевезены на адмиральский
корабль.
Могла ли я думать, что меня станут обвинять в преступлении противу императрицы, меня, столь доверчиво последовавшую на
русский военный
корабль за одним из наиболее преданных ее величеству адмиралов?
Еще принцесса с обществом находилась в доме английского консула, как весть о предстоящем посещении эскадры
русскою великою княжной разнеслась по городу.
Корабли и фрегат расцветились флагами, флотские и сухопутные офицеры надели парадные мундиры, принарядились и матросы, готовясь к большому смотру.
Чтоб и о них дать понятие художнику, граф Орлов приказал взорвать поpox на одном из линейных
кораблей русской эскадры и потом сжечь остатки этого
корабля, еще годного к употреблению и далеко еще не выслужившего срока.
Орлова, находившегося еще за границей, она благодарила за искусное задержание самозванки, а князю Голицыну писала, что женщина, выдающая себя за дочь покойной императрицы Елизаветы Петровны, со свитой своею задержана на
русской эскадре, с которою контр-адмирал Грейг придет в Ревель или в Кронштадт, как скоро лед дозволит
кораблям войти в рейд.
Она все еще надеялась, что в английском порте, где должны будут остановиться
корабли, страстно любимый ею
русский богатырь, граф Алексей Григорьевич, непременно освободит ее.
Апреля 18
русская эскадра была в Зунде. Льды задержали ее в Балтийском море, и
корабли не ранее 11 мая могли бросить якори в Кронштадтском рейде. Исполняя приказание графа Орлова, Грейг никому не выдавал пленницы. Офицерам и матросам, под страхом строжайшего наказания, запрещено было говорить о ней. В самый день прихода в порт адмирал послал в Москву донесение императрице о благополучном прибытии эскадры в Россию.
Дымба (встает, смущенно). Я могу говорить такое… Которая Россия и которая Греция. Теперь которые люди в России и которые в Греции… И которые по морю плавают каравия, по
русскому знацит
корабли, а по земле разные которые зелезные дороги. Я хоросо понимаю… Мы греки, вы
русские и мне ницего не надо… Я могу говорить такое… Которая Россия и которая Греция.
В каком отношении был цейгмейстер к Владимиру? О! его полюбил он, как брата, слушался даже его советов, нередко полезных. С каким негодованием внимал он рассказу его о простодушии и беспечности Шлиппенбаха, которого будто Владимир заранее уведомил о выходе
русских из Нейгаузена! С каким удовольствием дал он убежище в своей пристани этому обломку великого
корабля, разбитого бурею!
Впрочем и без предыдущих пояснительных строк самая фамилия владельца «заимки» делала ясным для читателя, что место действия этого правдивого повествования — та далекая страна золота и «классического Макара», где выброшенные за борт государственного
корабля, именуемого центральной Россией, нашли себе приют разные нарушители закона, лихие люди, бродяги, нашли и осели, обзавелись семьей, наплодили детей, от которых пошло дальнейшее потомство, и образовали, таким образом, целые роды, носящие фамилии Толстых, Гладких, Беспрозванных, Неизвестных и тому подобных, родословное дерево которых, несомненно, то самое, из которых сделана «
русская» скамья подсудимых.
Поэт, любивший витиевато-замысловатые слова, бывшие, впрочем, в духе того времени, под «американцами» разумел жителей
русской Америки, под «грифонами» —
корабли, под «драконами» — пушки, под «полканами» — конницу, а под «орлиными стадами» —
русский народ.
Самая физиономия владельца заимки указывает, что место действия этого рассказа — та далекая страна золота и классического Макара, где выброшенные за борт государственного
корабля, именуемого центральной Россией, нашли себе приют разные нарушители закона, лихие люди, бродяги, — нашли и осели, обзавелись семьей, наплодили детей, от которых пошло дальнейшее потомство, и образовались таким образом целые роды, носящие фамилии Беспрозванных, Неизвестных и тому подобные, родословное дерево которых, несомненно, то самое, из которого сделана «
русская» скамья подсудимых, — словом, Сибирь.
Случилось так, что когда
корабль Бороздина и Головцына пришел в Копенгаген, то Баранщиков «был спущен на берег, для покупки нужных припасов, и зашел в питейный дом, как свойственно
русскому человеку, выпить пива». Тут он встретил датчан, которые показались ему очень приветливыми и чрезвычайно ему понравились. «Не понимая их языка, но видя их благорасположение, он знаками показал им, что ему надо спешить на
корабль». А датчане тогда «сейчас же догадались, что он
русский, и указали ему на водку и пиво».
Он, «как свойственно
русскому человеку», глупости поверил и перестал хныкать, а датчане, за то, что он утих, принесли французской водки и пуншу, накормили Баранщикова кашею и напоили водкой и пуншем, и он пришел в такое расположение, что опять «добровольно захотел остаться на
корабле».
Когда
корабль пришел в Константинополь, Христофор поблагодарил Баранщикова за службу и, снабдив его греческой одеждой, расстался с ним, но денег ему не дал ии копейки, и Баранщиков всю свою надежду теперь возложил на
русского министра Булгакова.